Цитатки из Книжки " Консервная банка , разбитая на дуэли"
о книжках с ним говорить — все равно что причесываться мыльницей. Зато футболист хороший
Лодька не раз видел его рисунки. Не только портрет Зины Каблуковой, но и другие: разгоряченных футболистов, задумчивого Славика в венке из одуванчиков, который сплела Райка; Фонарика, старающегося лизнуть ободранное о поленницу плечо...
. Там два друга-четвероклассника готовили праздничные бенгальские огни и для этого сточили до уровня сковородки большую алюминиевую кастрюлю (на радость маме).
Те, кто у нее учился, говорили, что она ведет уроки так, словно мчится на коне впереди отряда крестоносцев или дружины Дмитрия Донского.
Бахрюков попробовал устроить пробную клоунаду, но Зоя Яковлевна с негромким рокотом в голосе произнесла:— Я, господа хорошие, к вам не напрашивалась, меня начальство назначило. Если не ко двору, идите к директору, пусть дает другого классного руководителя. Как говорится, "свиданья были без любви, разлука будет без печали..."
Они решили организовать "представление". Поглядеть, как "Зоюшка" отнесется к еще одному фокусу. На перемене устроили свалку, из этой свалки, выдернули "Глущика" (он меньше других умел давать отпор), связали брючными ремнями и уложили на учительский стол. Кверху пузом. Дали в руки свернутую из бумаги трубку — "свечу".— Лежи и не дрыгайся, будешь "покойник", — радостно сказал Суглинкин. — Зоюшка придет и устроит тебе отпевание...
Понадобилось немало красноречия, чтобы выпросить веревки у мамы. Наконец она сказала:— Хорошо, я оторву их от сердца
А зачем же оказалась на льду варежка, похожая... да, похожая на потерянное и озябшее маленькое сердцe
Пятерка по математике была для Лодьки столь же редким явлением, как, скажем, радуга в январе. Кстати, суть задачи он через полчаса уже забыл, но пятерке радовался до конца занятий
"Белая лошадь — горе не мое..."Юрик сказал бы иначе: "Белая лошадь — горе пополам".
пошел, не проваливаясь, по мягким верхушкам сугробов, справа от тропинки.Прежде всего Лодька испугался:"Ты же простудишься!""Не-а... — беззаботно сказал Юрик. Глянул сбоку и осторожно спросил: — А почему ты решил, что я должен вырасти?""Ну... все же растут... Вот и я...""Ты — это ты... А я... Ты же про меня ничего не знаешь. Вдруг меня уже давно нет?""Нет! — ошарашенно крикнул Лодька. — То есть наоборот, есть! Ты — есть! Хоть какой, но есть!.. Что ты выдумал!""Я пошутил, — опять улыбнулся Юрик. — Не бойся..." — И растаял.У Лодька прыгало сердце. Придумается же всякая фигня!
я уже отупел от этих квадратных корней в кубе
"И еще, Господи... пусть с Юриком не случится никогда ничего плохого... И пусть у Борьки в голове малость поубавится всего такого... а то сам не понимает, что делает и что мелет языком...
Выпив две кружки чая, сжевав с десяток творожных и картофельных ватрушек и три куска пирога с клюквой, он встал, вытер губы и объявил:— А сейчас, Лодь, я хочу подарить тебе песню. Я ее учил для выступления на концерте, но еще не исполнял. И пою первый раз, для тебя...Борька не стеснялся петь. Чего стесняться, если ты умеешь это и любишь!..Кроме Борьки, гостей на Лодькином дне рожденья было всего двое: Галчуха и Стася. Обе они, кажется, удивились: как можно петь, набив брюхо таким количеством стряпни? Но Лодька не удивился: он-то знал способности друга!
Борька пел высоким и чистым голосом. Если закрыть глаза, то можно было представить (тому, кто не знал), что поет не грузноватый пухлолицый пацан с крошками от ватрушек на щеках, а тонкое большеглазое существо вроде Фонарика или Костика Ростовича. Или вроде Роберта Гранта который взбирается по вантам "Дункана".
Лодька хлопать не стал. Просто коротко сжал Борькин локоть, обтянутый рукавом заштопанного свитера: спасибо, мол...Борька кивнул и взял еще одну ватрушку...
И Лодька бежал, бежал, но при этом оставался в центре окружности, которая расширялась и раздвигала тьму. И за границу тьмы уходил, делался ненастоящим весь мир, который он знал раньше. Становился призрачным и ненужным..."А что же тогда нужно?" — спохватился наконец Лодька."Все, что захочешь, — сказала ему Окружность. — Внутри меня ты можешь придумывать любые миры и чудеса...""А... зачем?" — осторожно спросил Лодька."Чтобы стать центром всего мира. Ты можешь придумать его таким, каким тебе надо..."Лодька заподозрил неладное."А то, что было раньше... оно окажется где?""Нигде. Зачем оно тебе? Будешь ты и то, чего ты захочешь...""
Сталин в этих случаях воспринимался не как человек, а просто "так полагается"
Ты вот что, Лодь... ты во Дворце не называй меня "Борька". Там это не принято. "Боря" или в крайнем случае "Борис".